Сибирские дороги глазами самогонщиков

Самогон и  дороги Сибири.

Или Приключения Головастика и китайского Камаза по дорогам сибири

Сергей Чихачёв , Часкор 26 сентября 2012 года

Это прихотливо выбранное направление — просто когда-то здесь положили плиты и залили стыки гудроном. С той поры земля замерзала и отмерзала, ручьи меняли русла, гудрон выдохся, а плиты полопались — но они по-прежнему называют ЭТО федеральной трассой. Лязг, болтанка, жуткая тряска; можно откусить себе язык, если неудачно заговорить.

Примерно 8000 км. до Благовещенска

— В Благовещенск поедешь?

От вопроса захватывает дух. Я давно напрашивался на перегон грузовиков с Дальнего Востока, прослышав, что есть такая работа. Грузовыми машинами я заболел ещё в детстве. КАМАЗы, привозившие ворованный на карьерах песок на шестисоточные дачные участки, где мы проводили лето за летом, оставили в детской душе мечту, сотканную из сизого чадного выхлопа: самому сесть в кабину, за руль. Мир был огромным и состоял из солнечных дачных дней, а потом он съёжился, и время побежало быстрее; и к моменту вопроса про Благовещенск я успел исполнить мечту, пересидев десятки часов за рулями лёгкого ГАЗ-66, армейского 131-го ЗИЛа, тяжёлого МАЗа-тягача и четырёхосного китайского самосвала. Вроде, должен был накататься — а дух захватывает.

— Поеду. А когда?

— Послезавтра вылетать. Погоните две машины: седельный тягач и самосвал. Старшим будет Дмитрий Дмитрич.

Старшего я уже видел. Мы как-то раз перегоняли четырёхосники по Подмосковью. Крепкий, с покатыми плечами, лет пятидесяти мужик, к которому все обращаются «Митмитрич».

— А сколько оттуда…. ехать?

— А мы оттуда ещё не гоняли. Дней 10, наверное.

Вот если бы 8 дней! — я бы успел вернуться к сроку: тут, в Москве, работа. 10 дней — не успею. Никак не успею. А вдруг? Надо бы карту посмотреть — сколько там реально… Впрочем, карта, наверняка у старшего будет… карта, GPSка, легенда… 10 дней — не успею ни за что. Надо, наверное, отказываться.

— Конечно, поеду.

Через день мы с Митмитричем встречаемся в аэропорту Внуково. У меня с собой спортивная сумка: лето, жарко. У Митмитрича — такая же, но маленькая. Обе можно брать с собой как ручную кладь. Хотя вообще водители-перегонщики ничего в ручную кладь не сдают. Они едут поездом: так гораздо дешевле. Самолёт никто перегонщикам обычно не оплачивает.

Примерно 8000 км. до Москвы

При выходе из самолёта судорожно разеваешь рот от духоты. Летний Благовещенск будто ласково накидывает на гостей мокрое горячее одеяло: влажность непривычно высока, а температура днём дошла до +35. Нас с Митмитричем вежливо принимают в офисе. Сегодня тут никто перегонщиков из Москвы не ждёт. Документы на машины ещё только оформляются. Грузовики требуют протяжки, потому что 3300 км. от китайского завода они уже проделали своим ходом. Такой способ доставки новых машин называется «самогон». Нам предстоит подхватить знамя самогона из рук китайских водил и перегнать обе машины в Москву.

— Вы отдохните сегодня, — отечески говорит директор, собственноручно подливая нам свежего китайского чаю, — к вечеру документы из ГАИ привезут. А утром двинетесь.

Я мысленно прибавляю в уме к желанным 8 дням ещё один. Кажется, я не успею вернуться в срок. Митмитрич осведомляется — нет ли тут сервиса, где можно протянуть обе машины и получает отрицательный ответ. Мы оставляем спортивные сумки в гостинице, а затем попадаем на площадку, забитую техникой, где получаем ключи от оранжевого самосвала и серебристого седельного тягача. У обеих машин по три оси. На решётке радиатора красуется прихотливо вычерченная буква S. Я моляще смотрю на Митмитрича: мне невероятно хочется забрать себе тягач. Он мощнее, комфортнее, и я такие ещё не водил. Митмитрич бросает на меня оценивающий взгляд. Тягач легче в управлении, и поэтому, в знак подтверждения собственной неопытности, я получаю вожделенный комплект ключей.

Весь первый день проходит под знаком сонной одури. Мы мотаемся по Благовещенску. Покупаем какие-то инструменты и спецовку, в которой Митмитрич кряхтя, лезет под грузовик — тянуть болты на карданах. От меня пока нет толку и я могу лишь проверять комплектность машин по бумажке: вот противооткатные упоры, вот аптечки, вот запаски. В поту мы прыгаем под машинами и вокруг них. Приехавший, чтобы забить нам кабины попутными запчастями, менеджер говорит, что когда построили Бурейскую ГЭС — с климатом стало хуже, влажнее.

Под вечер, еле шевелясь от усталости и жары, мы оказываемся в столовой с дерзким названием «Пицца-бар». В меню отдельная страничка посвящена возможностям теоретического дебоша. Раздел озаглавлен «За допущенный бой посуды и порчу имущества… » — а дальше следует список всего, что можно разбить. Дешевле всего разбивать «стопки под водку» — они идут по 50 рублей. «Фужеры для вина, коньяка, мартини» — подороже: 100 рублей за каждый. Удовольствие кинуть в оппонента «ведёрко для льда + щипцы» стоит 220 рублей. Весьма выгодной для опытного баллиста представляется «чайная пара» за 150 рублей. Чтобы драка удалась зрелищной, как в кино, придётся раскошелиться за поруганные шторы (1000 руб. за каждую), попавший в противника «стул деревянный» (2500 руб.) и победно разломанный телом поверженного врага стол (6000 руб.). Если останутся деньги — можно оформить кого-нибудь на выходе «вешалом» (1800 руб.) .

Мы сидим на лавочке у гостиницы. День догорает, Митмитрич докуривает. Рядом с нами останавливается праворульная легковая японка. Сзади сидит ребёнок. Водитель, грузный дед, высунувшись в окно, обращается к нам взволнованной фразой: «Мужики, вы не знаете где здесь эта чумная корова, а? Ну, ремонт велосипедов?». Мы застываем. Водитель праворульки говорит слишком страстно и образно для нас. Дед окидывает нас потухающим разочарованным взором и уезжает. Мы идём спать. Голова не работает и происходящее кажется хорошо организованной галлюцинацией.

22 км. от Благовещенска

Пустынные улицы мы проскакиваем по свежему утреннему холодку. На выезде из города два экипажа ДПС стоят у машин, переговариваются и хохочут. Следующих представителей власти мы увидим почти через полторы тысячи вёрст.

На заправку, где мы двумя машинами плотно оккупируем сдвоенную дизельную колонку, заруливает огромный автокран китайского же производства. Из кабины крана спрыгивает здоровый, под 120 килограммов, плечистый молодой парень. Поняв, что на нашей заправке он потеряет верных полчаса, парень разочарованно поводит плечами и подходит здороваться.

— Здесь машины забрали? Куда гоните?
— В Москву. А ты?
— А я в Томск, — парень кивает в сторону автокрана.
— Сколько ехать думаешь?
— Дней за 10 доеду, — уверенно говорит он, — эта холера больше 40 не идёт. То есть, идёт, но на 50 стрелу раскачивать начинает. Ничо. Доеду.

Благовещенск с пригородами, заправками и представителями власти заканчивается в 7 утра. Машины идут бодро: старший — головной, я за ним. Самосвал еле тянет в горку, по прямой разгоняется ощутимо медленно и хорошо держит скорость только с наката. Я пытаюсь привыкнуть к тягачу. Большая «голова» на трёх осях, без прицепа он чертовски прыгуч: каждая кочка кидает меня вверх. Здесь, в глубине Амурской области, нет ни особых указателей, ни людей. Мы дважды останавливаемся на развилках и Митмитрич спрашивает дорогу у водил. Ни карты, ни атласа, ни легенды у Митмитрича, кстати, с собой нет. Моя GPS-ка неуверенно утверждает, что мы находимся на территории Российской Федерации. Осваиваясь в машине, я включаю и пытаюсь настроить китайскую автомагнитолу. Недолгая настройка даёт неожиданный результат: ловится только радио «Шансон». В награду за труды женский голос под музыку громко сообщает: «Люби меня по-французски, раз это так неизбежно«. От хохота я чуть не вываливаюсь из кабины, пытаясь представить ситуацию, которая заставила бы неизвестную мне вокалистку спеть эти строки. Ну, например, в лесу её настиг и ударил рогами по позвоночнику лось… Совершенно обездвиженная, она шепчет наклоняющемуся животному….. Я не успеваю додумать, потому что Митмитрич притормаживает у указателя «Свободный — налево, станция Призейская — направо». Нам как раз на Свободный. Там вырулим на федеральную автодорогу.

1330 км до Читы

Трасса «Амур» официально соединяет Читу и Хабаровск и выглядит замечательно. Кажется, это тут, в совершенном одиночестве, с сотней джипов сопровождения, ездил Путин на «Ладе Калине». Прекрасная дорога. Две полосы. Асфальт. Разметка. Отбойники. Мы стараемся держать под 100 км/ч. Я высчитываю пробег и радуюсь: кажется, успеем в Москву в срок. Дорога практически пуста. Ни попутных, ни встречных.

Не проходит и часа, как тягач теряет разгон. Ощущение, что вырубилась турбина. Я лихорадочно сигналю дальним Митмитричу: раций нету, а гудок он не услышит. Митмитрич замечает меня на длиннющем тягуне, разворачивается и недовольно возвращается. Мы заруливаем на маленькую стояночку у дороги. Мне вручается монтажка, и я в несколько десятков качков поднимаю кабину тягача. Вокруг — зной и совершенная тишина. Митмитрич лезет к раскалённому движку и находит поломку: лопнул хомут на патрубке, который гонит воздух в турбину.

— Перетянули его китайцы, наверное, — задумчиво замечает старшой, — конечно, турбина и не работает.

— А запасные хомуты есть? — осторожно спрашиваю я.

— Нету! — сообщает Митмитрич. — Щас проволоку какую-нибудь найдём.

Проволоку мы ищем в придорожных кустах вокруг стоянки. Старшой находит несколько обрывков и затягивает патрубок. Я брожу рядом, изображая деятельное участие. Заодно поднимаем кабину у самосвала, пытаясь понять — почему он так плохо разгоняется, но ничего не находим. На стоянку заезжает пыльная грузовая Скания. Водитель молча переливает солярку из бака в две канистры и, не глядя на нас, отправляется дальше, в сторону Хабаровска.

Пока Митмитрич заканчивает, я воюю со слепнями величиной с колибри. Кусая, такой слепень дарит ощущение, что в тебя попала пулька из духового ружья: острая боль, и по ноге течёт струйка крови. Эти летающие пиявки просто скусывают кусок кожи, чтобы добраться до, собственно, пищи.

Ремонт окончен. Тяга вновь появилась. Мы поднимаемся в кабины, пристёгиваемся и заводимся. Рык одного дизеля, второго, выезд в сторону Москвы. Трасса по-прежнему пуста. Я прислушиваюсь к собственным ощущениям: опытные товарищи предупреждали, что на далёких перегонах рано или поздно наступает некоторое отупение — его-то я с тревогой и жду. Но раньше отупения наваливается сонливость. Опасное состояние: ты не чувствуешь момент засыпания. Вокруг пустынной ниточки дороги — невероятная красота: сосны, утопающие в соломенно-жёлтом песке, сменяются полянами ярко-красных цветов. Тут, натурально, можно увидеть гигантские лужайки, где, как в сказках, колышется трава — ветер, гладя её, гонит волны по шелковистой поверхности.

Кроме красоты на трассе «Амур» нет ни-че-го. После поворота у Свободного мы не видим ни кафе, ни сортиров, ни заправок, ни деревень, ни домов. Нету даже ответвлений вправо-влево от дороги. Только тоненькая жилочка, двухколейка с обочинами.

1035 км. до Читы

Не ментовский этой край. Бичи тут есть, а ментов нет нигде. И выглядит всё так, будто их тут никогда и не было. С одним из бичей знакомимся на обеде. Мы заруливаем к одинокому дощатому вагончику-шалману, спрыгиваем на землю, и к нам не торопясь подходит низенький, худой и загорелый до бурого цвета мужичок. Голова его брита наголо и покрыта шрамами, глубокими и не очень. Бич представляется. Его зовут Гера и он просит подбросить его до какого-то населённого пункта. Мы вынуждены отказать: кабины забиты запчастями и пассажиру там сесть и правда некуда.

— Ладно, — степенно кивает Гера, — ну тогда… Денег у вас просить не буду, но, может, хоть покормите?
— Покормим, — нехотя соглашается Митмитрич.
Я лезу за кошельком. Гера останавливает меня жестом:
— Нет, денег не надо. Вон в вагончике отдайте. А они покормят.

У него полон рот железных зубов. Гера кивает и с достоинством отходит. В шалмане мы честно оставляем 50 рублей ему на прокорм. Подавальщица равнодушно кивает и тянется на полку за «Дошираком».

Пользуясь остановкой, поднимаем кабины. Из гидравлики подъёмника кабины капает масло — это в тягаче. Проволока на патрубке, вроде, держит. Митмитрич замечает, что у меня угрожающе съехал назад с крепёжных стальных лент трёхсотлитровый топливный бак и, вздохнув, лезет за инструментами. Самосвал подтекает соляркой, и всё время ремонта я пытаюсь увидеть — откуда течёт, но так ничего и не нахожу. Ещё на самосвале грохочет коробка передач, но Митмитрич лишь машет на неё рукой. Гера поел; он выходит из шалмана и закуривает. Мы уезжаем, и едем, и едем, и долгое время несёмся между двух дождей среди низеньких сопок: видимость в каждую сторону километров по 20, и можно отчётливо рассмотреть, как из огромных туч вдали выливается серая пелена дождя — как вуаль старухи, как неопрятные куски серого газового платка, как кусок серой прозрачной медузы, свисающий с неба.

Идут часы, и темнеет, и мы ищем — где встать переночевать. Но начинаются горки, и не то что стоянок, а даже и обочин нет совершенно, и в потухающем дне, а потом и в полной темноте, мы проезжаем ещё километров 200. Слева по ходу, прямо посреди гор, обнаруживается большая площадка. Мы останавливаемся. Сил хватает только на то, чтобы спуститься на землю, помочиться под колесо, залезть на верхний спальник и завернуться в мешок. Темнота. Через секунду я сплю.

Примерно 500 км. до Читы

Брезжит рассвет. Придорожный шалман ещё закрыт и негде даже умыться. На стоянке молотят компрессоры рефов, рефрижераторов — под этот аккомпанемент и спали. Дальнобойщики почти все ещё спят: кабины зашторены. Мы заправляем машины и собираемся стартовать, чтобы где-нибудь позавтракать. Проходящий мимо хмурый водила в клетчатой рубахе кидает взгляд на наши грузовики.

— Вы это… номера-то прикрутите. А то там ГАИ в Чите вас примет… — скупо роняет он.

Положенные по закону бумажные транзитные номера честно лежат под стеклом. Их некуда прикручивать: ламинированную бумагу сорвёт ветром. Митмитрич минуту раздумывает, а потом лезет за остатками проволоки. Ещё через пять минут передние номера прикручены к решётке.

— Их ветром прижимать будет, — делится мыслью старший, — небось не слетит.
— А задние?
— А задние под стеклом пусть валяются. Их-то точно оторвёт.

Утренний туман в горах плотен — в него въезжаешь как в облако. Скорость падает. Я до рези в глазах вглядываюсь в фонари идущего впереди самосвала. Мне проще: иду вторым. Трасса «Амур» убаюкивает бдительность. Я выясняю это, когда километров за 100 до Читы дорога вдруг заканчивается.

Просто заканчивается. Тут идёт ремонт, который в июле 2011 года выглядит как строительство этой самой трассы с нуля. Работают самосвалы, поднимая тучи пыли, грохочет где-то рядом камнедробилка, то тут, то там ревёт тяжёлая техника, и следующие километров 20 мы трясёмся по феерически разбитому просёлку со скоростью то 5, а то 10 км/час. По кабине летают незакрепленные вещи. Я счастлив, что пристёгнут: ремень безопасности физически не даёт мне подлетать к потолку, когда я прыгаю, как попугай, на водительском кресле. Митмитричу ещё хуже: на самосвале кабина попроще и кресло менее удобное. Кругом всё настолько разбито, что тут и там на дороге валяются отвалившиеся от тряски детали машин. Я стараюсь объезжать крупные предметы, вроде рулевых тяг (честное слово, рулевых тяг!). Но, видимо, отсутствие нужного опыта сказывается, потому что миновав жуткий участок и доехав ещё километров 80 до Читы по старенькой раздолбанной дорожке, я выясняю, что всё-таки пробил левое заднее колесо. К счастью, колесо внешнее. Рядом город и грузовой шиномонтаж, и мы теряем там часа два времени. Чумазый жилистый молодой слесарь вручает мне болт, пропоровший колесо.

— Это колёсный, что ли? — я не верю своим глазам, потому что здоровенный болт вошёл в резину целиком, как нож в масло.
— Не… Это, похоже, с рулевой тяги слетел, — откликается шиномонтажник. — Это ладно… Я вот как-то костыль железнодорожный из колеса вынимал.
— Как тут этот… Путин-то проехал? — вырывается у меня непроизвольно.

Лицо слесаря освещается полуулыбкой.

— А ему, говорят, прямо по траве тут кое-где асфальт постелили. За пару дней. Он проехал — убрали. А сейчас вот вроде доделывают.

На выезде из шиномонтажа я включаю радио. И в Чите китайская автомагнитола ловит тоже только одну радиостанцию:

«…В понедельник утром что-то вспомнить трудно,
Комната плывет куда то вниз,
И нетерпеливо хоть глоточек пива
Требует ослабший организм…»

Я не выключаю радио, а просто убавляю громкость. Я хочу улыбаться так же светло, как слесарь в шиномонтаже.

229 км. от Читы

В бога, в душу и в мать. Это не дорога. Сразу после города федеральная трасса превращается в физическую пытку. Сначала вкривь и вбок пополз асфальт; глубоких ям нет, но вся «М-55» становится сплетением колей, кочек, трещин, бугров и дыр. Жёлто-красно-коричневая земля на обочинах взвивается после каждой проходящей машины. Мы ползём так аккуратно, как можем, но GPS подлетает на полметра вверх, летает сумка, всё незакреплённое в кабине ежесекундно перемещается в полёте. Если бы не ремень безопасности — я пробил бы башкой потолок. Сначала это вызывает прилив адреналина, потому что машина управляется плохо и ехать опасно. Потом нет и адреналина. Наваливается тупая усталость. Асфальт исчезает совсем и сменяется криво уложенными плитами.

Федеральная трасса М-55 — это не дорога. Это прихотливо выбранное направление — просто когда-то здесь положили плиты и залили стыки гудроном. С той поры земля замерзала и отмерзала, ручьи меняли русла, гудрон выдохся, а плиты полопались — но они по-прежнему называют ЭТО федеральной трассой. Лязг, болтанка, жуткая тряска; можно откусить себе язык, если неудачно заговорить. Час за часом ты чувствуешь себя как лобковая вошь, живущая на теле эпилептичного моряка, который после долгого плавания изволит заниматься сексом со своей треморальной возлюбленной прямо на вибростенде. Все внутренности теперь располагаются на 5 сантиметров ниже, чем были до трассы М-55. Знаете, кто придумал точный образ «Лягушка в футбольном мяче»? — водитель, проехавший по М-55. Это пытка в чистом виде. Я желаю министру дорожного строительства, кем бы он ни был, ездить по таким дорогам в аду 14 тысяч лет. У меня ощущение, что если просто свернуть в лес и поехать рядом с трассой, напролом — будет меньше трясти. Да, ударов в бампер будет больше. Но трясти будет меньше.

И вот час за часом ты борешься с этим федеральным кошмаром, а на пресловутом 229-м километре от Читы тебя вдруг приветствует знак 1.16 «Неровная дорога». И ты готов остановиться, выйти из кабины и повеситься на ближайшей сосне, потому что если впереди неровная дорога, то вот это вот было — ЧТО?

А больше всего в депрессию вгоняет то, что этот хлипкий кривой кошмар — единственная автомобильная жилочка, соединяющая добайкальскую часть страны и эту, послебайкальскую. Местами лопнувшие плиты трассы М-55 переходят в трапы вроде сапёрных — они косо уложены вместо сломанных мостов и мостиков там, где дорога пересекает бесчисленные ручьи и речушки. На одной из таких переправ мы встречаем неожиданное препятствие: под автовозом трапы подломились, и он завалился тяжело набок, не свалившись в ручей совсем, но намертво перегородив половину федеральной автодороги. В кабине — никого: видимо, водитель уехал на попутке за помощью, страховщиками и краном. Мы, в числе других немногочисленных фур, аккуратно протискиваемся по очереди в оставшийся зазор. Случись кому-то из нас ошибиться — второй грузовик завалится рядом с первым и всё дорожное сообщение с Дальним Востоком будет на время прекращено.

Мы едем на запад, и заходящее солнце заливает дорогу-мучительницу чистым слепящим глаза золотом. Очень долго длится день. Проехать бы ещё хоть километров 150, до Великобайкальского. И спать. Нет, правда — совершенно как золотая рыба дорога выглядит. Как золотой карп, на которого блещет солнце.

750 км. до Иркутска

Идёт третий день, а мы никак не доедем до Улан-Удэ. Потому что то, по чему мы едем, не является дорогой. Трасса М-55 есть, а дороги нету. Продолжается выматывающая душу болтанка. Ни одной секунды ты не сидишь спокойно, хотя едешь 40 км/ч. 50 — уже много, приходится сбавлять. Ровных участков нет вообще. Я не помню — ни где мы ночевали вчера, ни как. Помню только, что ритуал повторяется: мы останавливаемся последними из всех машин, уже ночью, и мгновенно выключаемся, переползая на спальник. Утром уезжаем раньше всех. Единственные перерывы на отдых — это завтрак, обед, ужин, одна заправка в день и остановки из-за поломок. Дальнобойщики едут гораздо спокойнее. У них есть сон и у них есть отдых. У перегонщиков время — это чистые деньги, поэтому мы гоним как сумасшедшие.

Ползём по горам. Мы едем медленно. Супермедленно. Вообще, оказывается, что все ПДД, даже самые дурацкие, пишутся как раз для грузовиков и для таких вот дорог. Кто обращал внимание на знак «Ограничение скорости до 40 км/ч» в европейской части? Да никто не обращал. Глупость этот знак и инструмент обогащения гаишников. А тут — если написано «40» — надо ехать 40. Потому что на 50 км/час пробьёшь башкой потолок кабины или с дороги улетишь. Перед поездкой я пытался найти эту трассу в Google Earth. И не нашёл. Точнее, то, что я нашёл, было похоже на узенькую маленькую грунтовую волосиночку, а не на трассу. Я тогда подумал, что дорога просто не нанесена толком на карту. Ан нет. Нанесена. И в жизни она такая же, как в Google Earth — узенькая и страшная.

Мы наконец-то въезжаем на территорию Бурятии. Появляется ощущение другого государства. Дорога стала напоминать дорогу. Населённые пункты — в основном, большие сёла — производят очень хорошее зажиточное впечатление: много лошадей на пастбищах, аккуратные ухоженные дома, навес для сена, навес для дров, огороды, хозяйства. Разноцветными ленточками полощутся священные места для обрядов – «обо». Тут невероятно уютно и сказочно красиво: долина, окружённая горами, выглядит словно иллюстрация к древней монгольской сказке. Овцы забираются на кладбища и пасутся там, пока не прогонят. Причём богобоязненные овцы питаются вне могил, а овцы-атеисты кушают прямо внутри оградки.

Я включаю радио и поудобнее устраиваюсь на сиденье под хриплый баритон:

«…Давай быстрее, брат, налей
За бизнесменов и врачей,
За музыкантов и воров
И участковый — будь здоров!….»

До Иркутска остаётся около 500 километров. Мы въезжаем в Улан-Удэ по отличной асфальтированной дороге. Я ощущаю физический экстаз просто от того, что тягач не трясёт. На въезде в столицу Бурятии водителей встречает рекламный плакат «…вкус советского Жигулёвского пива…» (есть мнение, что они рекламируют ночные кошмары), а на выезде — провожают гаишники. У нас проверяют права, а в документы на машины еле заглядывают. Это третьи представители власти за третьи сутки, на 2 с лишним тысячи километров. Первые были в Благовещенске. Вторые — в Чите. И всё. Вот и вся власть.

Часто по дороге — у Сковородино и Ерофей Павловича, у Ингоды и Баляги, у Читы — наша кривая шоссейка пересекается с железной дорогой, с Транссибом. Каждый раз я давлю в себе одно-единственное желание: договориться с кем угодно на любых условиях, загнать машины на платформу хотя бы на сутки, ехать в сторону Москвы без пробок и болтанки и — спать.

Эйфория цивилизации быстро заканчивается. Асфальт превращается в разбомбленный большак, а на самосвале начинает дымиться левое заднее колесо. Я сигналю Митмитричу и мы останавливаемся. Причина дымления не находится — зато обнаруживается, что в тягаче одна из воздуховодных трубок перетёрлась и моя тормозная система травит.

— Это херня, — успокаивает меня невозмутимый старшой, — мы где-нибудь фитинг купим и заделаем. Ты так пока езжай.
— Дмитрич! Травят же тормоза!
— Мнительный ты какой-то, — осуждающе замечает Митмитрич, залепляя трубку невообразимой конструкцией из жвачки, изоленты и последнего обрывочка проволоки.

100 км. до Иркутска

У Байкала – десятки объявлений «продаётся копчёный омуль». И начинаются хитчхайкеры, много хитчхайкеров. Обычно это пара, мальчик и девочка. Они стоят на обочинах и голосуют, голосуют, отставляя по-американски большой палец вверх. У них с собой рюкзаки, свёрнутые пенки и палатки, но я не успеваю приглядываться, потому что начинается серпантин и я едва успеваю крутить рулём и включать ретардер на спусках. Мы спускаемся в Слюдянку и я вижу то, от чего напрочь отвык за последние дни: светофор. Видимо, тягач тоже испытывает некоторый шок, потому что ровно на этом самом светофоре без всяких видимых причин он глохнет. В течение нескольких минут, пока я лихорадочно кручу стартёр, половина федеральной трассы М-55 надёжно перекрыта: на узенькой дорожке объехать грузовик сложно. Потом без объяснений тягач заводится, я догоняю ругающегося Митмитрича, и начинается бесконечное вползание к перевалу.

О бесконечных проблемах с дорогами в России сказано предостаточно. Среди главных виновных, впрочем, вовсе не дураки, а дорожно-ремонтные службы, которым невыгодно строить качественные дороги, а гораздо удобнее получать всё новые и новые тендеры и средства на их ремонт. В итоге миллиарды долларов растрачиваются без видимого результата. «Дорожникам неинтересно делать качественно, им интересно делать постоянно»

Машин много. Скорость не превышает 30 км/ч. В верху подъёмов приходится останавливаться и ждать теперь уже самосвал – машина Митмитрича еле ползёт вверх. Серпантин – хорошее испытание для психики. Не хуже разбитых грунтовок федеральных трасс. Одометр как замирает. Ты едешь, едешь, едешь, не выходишь из кабины час, и другой, и третий. Все песни перепел вслух, все стихи вспомнил, все мысли передумал. Вечность прошла. Смотришь на одометр – а он говорит, что вечность равна 37 километрам.

До Иркутска остаётся меньше сотни, но надежда доехать до него сегодня тает. После перевала в самосвале загорается лампа давления масла. Мы останавливаемся и привычно поднимаем кабину. Масло есть. Давление есть. А лампа горит. Митмитрич находит перегоревшие и замкнувшие провода датчика давления и в течении часа лечит их. У меня кое-как держится компресс из жвачки, изоленты и проволоки, но магистраль всё равно сифонит и его хватает еле-еле: при выключенном двигателе ресиверы опустошаются за пять минут.

Мы спускаемся вниз, и в сумерках проезжаем Иркутск с его цивилизацией и хозяйственными магазинами, в которых полно нужных нам фитингов и изоленты. Везде, и справа, и слева, очень много следов лесных пожаров. Тут горело даже больше, чем в Амурской области. И прекрасно ловится радио «Шансон». В наступающей на нас темноте неизвестная певица ставит нас в известность, что:

«…Дикая яблоня стала такой не со зла,
Дикая яблоня сладость сберечь не смогла…»

Стоянка. Ночь. Замолкает двигатель. Туалет в кустах. Верхний спальник. Выключение сознания.

Примерно 700 км. до Красноярска

Слева и справа огромные, насколько глаз хватает, поля фиолетовых цветов, много квадратных километров цветов, как застывшая причудливым цветом лава. Четвёртый день пути, и дождь прямо с утра, свинцовые тучи, хмарь. Этот дождь не льёт, а идёт — обречённо, затяжно и долго. И вот брезжит рассвет, и там, где он, на кромке между небом и землёй, проглядывает на минуту солнце, похоже на похмельный глаз во всей этой свинцовой беспробуди. Который день мы первые уезжаем со стоянок. Вот брезжит – и мы поехали. Спим мало. Мы приезжаем — все фуры дальнобойные уже стоят, спят. Мы уезжаем — они ещё стоят, спят.

На заправке я беру похожую на зубило большую отвёртку, молоток, и наконец-то вырубаю стальной стакан в горловине бензобака. Он мешал мне заправляться все эти дни: всё время срабатывали отсекатели на пистолетах колонок. Стакан с грохотом падает на дно бака. Митмитрич глядит одобряюще. Свой стакан он выломал в первый же день. Тут же, на заправке, опять подходят знакомиться сизо-коричневые бичи. Они ничего не хотят и не просят – только спрашивают, откуда мы едем и куда. Услышав ответы про Благовещенск и Москву, мрачный пожилой водитель КРАЗа, заливающего бак на соседней колонке, без лишних вступлений, хрипло сообщает:

— С Благовещенска? На Москву? З******сь! КРАЗ вон ***** *** * ***** ****** не доедет. Да и КАМАЗ тоже… — добавляет он, погружаясь в мрачные раздумья.

Потом, уже после Набережных Челнов, я действительно увижу много новых КАМАЗов, едущих самогоном к новым владельцам. Они часто стоят на обочинах с поднятыми кабинами и разложенными вокруг инструментами. Мы теряем на поломках 1-2 часа в день, но машины продолжают ехать.

Дико жаль, что нет нормальной дороги. ПРОСТО нормальной. Сама по себе необходимость ехать подряд столько тысяч километров – уже вполне достойная задача: в любом случае ты должен бороться с собой, с рутиной, со сном, с поломками, с погодой; летом – с жарой и кипящими движками, зимой – с морозом и застывающей соляркой. Но главным будет борьба с российской дорогой. На ней столько кочек, ям, бугров, трещин, ремонтов, объездов, дыр, что вскоре понимаешь: дорога – твой главный враг. Она будет выкидывать тебя на встречку необходимостью обгона; она задушит тебя в пробках у чинящихся мостов; она не даст тебе ни нормальных кафе, ни человеческих сортиров, ни дешёвых мотелей. «Дураки и дороги» — чем больше проезжаешь по России, тем страшнее кажется это полушутливое высказывание. Это как «муж пришёл…» из анекдота. Смешно будет только, пока не услышишь сам, холодея под одеялом голым телом, застывая в её бёдрах, как поворачивается ключ в двери. Про дураков смешно, только пока их нет рядом. Про дороги – только пока не попытаешься пересечь страну.

450 км. до Красноярска

Участок трассы М-53 «Байкал» между Иркутском и Красноярском. Я пытаюсь найти слова, чтобы проговорить их в диктофон, и не нахожу их. Это жуткий гибрид брусчатки и грейдера. Внутри болит всё. Внутренности вопят после этого участка М-53. Местами она такая, потому что ремонтируется. Местами – потому что старая, с разваленными, раздавленными плитами. Средняя скорость движения не превышает 40 км/ч. Нас опять пытают. Первым бугры и дыры с грохотом преодолевает самосвал. Я иду вторым поодаль, чтобы не всасывать поднятую самосвалом пыль. Левое плечо ощутимо болит от ремня безопасности: с такой силой дорога старается кинуть тебя вверх, к потолку. Тут все идут с одной скоростью. Втыкаешь 8-ю передачу, ногу убираешь с акселератора и прыгаешь, как лягушка. Это неописуемый кошмар. Через два-три часа такой езды невыразимо хочется попасть к психиатру, чтобы пожаловаться на собственное безумие. Многочасовая изматывающая болтанка выливается в чуть облегчающую душу сложную матерщину. Я строю этаж за этажом, умещая в сложносочинённые предложения министров транспорта и дорожного строительства, их подчинённых, подрядчиков и исполнителей; всех, кто украл на строительстве дороги хоть ведро песка, кто её проектировал и прокладывал. Дитмар Эльяшевич Розенталь ещё преподавал, когда я начинал учиться в университете, и я делаю всё, чтобы он мог мной гордиться.

Трассы М-55, М-53 и иже с ними дарят жуткое осознание: наша страна, если представлять её как организм, является лежащей парализованной тушей. Её маленький московский мозг практически никак не связан с забайкальскими конечностями. Подо мной — одна автомобильная дорога, а рядом есть ещё, кажется, одна – железная. И всё. Случись конфликт с любым потенциальным агрессором – две авиабомбы совершенно прекратят сообщение между западом и востоком. Вот и вся война. Сюда никто не сможет перебросить войска. Если не считать воздух – их не по чему перебрасывать. Мы уже разорваны. Полтела уже отрезано.

Меж тем мы доезжаем до Канска. Что такое федеральная трасса? – вот, например, в Канске – это грязная маленькая улочка. Официальный объезд, проулок посреди каких-то жутких, дощатых, обгорелых бараков и лесоскладов. Указатель «Красноярск» на табличке размером с женское предплечье. Ямы по полкуба каждая. Меня не покидает надежда, что мы не туда свернули, ведь не может же шоссе превратиться вдруг вот в ЭТО, наверняка сейчас этот проулок закончится тупиком и спуском к реке, Митмитрич выматерится, я промолчу, и мы найдём настоящую федералку.

Нет. Строго следуя указателям, мы объезжаем Канск и продолжаем путь уже по асфальту. От такой дороги на шинах полопался корд: гармошкой пошла резина на обеих негружёных машинах. Список доступных в дороге развлечений между Иркутском и Канском пополнился ещё одним: заметить, когда между скатов впереди идущего грузовика застрянет булыжник размером с кулак, и ждать – когда и куда он вылетит. Единственное интеллектуальное занятие в отсутствие радио «Шансон».

103 км. до Ачинска

Уже в полной темноте вчера мы попали на красноярскую объездную, где нет ни обочин, ни стоянок. Последний час езды был явно лишним. Мы с Митмитричем, полумёртвые, валимся спать на первой же площадке после города, и спим 6 часов вместо обычных пяти. Утром наши несвежие лица привлекают внимание проснувшихся водителей: на площадке ночует довольно много народу. Подошедший водила здоровается, жмёт руки и закуривает.

— Это вы во сколько подъехали-то?

— К часу. В час ночи.

— ** *** ****! Мы ложились спать – вас не было. Просыпаемся – а вы уезжаете уже… Откуда-куда?

— С Благовещенска. В Москву.

— ***** ****** ******! А чего ж вы так мало спите-то?

— Да перегон…. Время поджимает.

— Мдаа. Жёстко вы… — в его голосе слышно сочувствие, — а я вон в Новосиб волоку, — и водила кивает в сторону своего самосвала. В кузове у него, занимая всё пространство от борта до борта, стоит японский джип. Сзади на жёсткой сцепке – тяжёлый трёхосный УРАЛ.

— Вдвоём шли. А УРАЛу ****** . Ну, так доволочём, чо! Зато меняемся теперь за рулём, понял? – и он довольно подмигивает сквозь дым.

Мужик прощается, отходит, и я слышу, как он рассказывает кому-то, кивая в нашу сторону: «…. китайский КАМАЗ вон и головастик… которые поздно встали вчера…. а с Благовещенска… ** **** ****!». Вообще, в долгой дороге с одними и теми людьми в течение дня видишься несколько раз: на завтраке, на обеде, на заправках. То они тебя обгонят, то ты их; товарищи по несчастью. К вечеру мы всегда вырываемся вперёд, потому что встаём на ночь позже всех. Водителя замысловатой инсталляции самосвал/джип/УРАЛ мы больше не встречаем.

Начинается дождь. Первые минуты, когда пытаешься смыть останки сотен мух и бабочек с лобового стекла – очень тяжёлые. Когда дождь нагоняет тебя – это хорошо, моешь машину и стёкла. Когда же он идёт навстречу – беда. Сверху уже не льёт, а ты отматываешь десяток километров за десятков по мокрой грязной дороге. Ни видимости нормальной, ни сцепления с асфальтом.

Вчера в районе Тайшета видели странную группу: несколько стоящих на обочине старых иномарок, а вокруг них взволнованно бегают восточного вида люди и призывно машут руками, предлагая остановиться. За обедом старшой объясняет, что это работают группы так называемых греков. Если останавливаешься, «греки» на ломаном русском говорят, что они туристы из Греции, сломались, и просят спасти их финансово – например, купив вот такие замечательные часы. Или перстень какой-нибудь. На перстне будет написано, разумеется, Tiffany, а на часах – Longines.

– Жулики — это ещё ничего, — замечает Митмитрич, — там раньше бандиты останавливали, у Тайшета. Лучше там не тормозиться.

Когда есть просто шоссе с обычными ямами – господи, какое же это счастье! Когда ты трясёшься за рулём в обычном режиме, а не летаешь как насекомое в банке в руках у озверевшего от болезни Паркинсона энтомолога. Мы промахиваем Ачинск и въезжаем в Кемерово, где нас встречают по-военному чёткая роща, высаженная и растущая правильным прямоугольником строго по уставу, и два плаката. Первый извещает, что «Автомобильная дорога такая-то строится по инициативе губернатора А.Тулеева и партии «Единая Россия». На втором написано – «Дорога была хорошей? Поблагодари…» — и указан адрес круглосуточно работающего для подаяний храма. Буквально через пару километров виден и сам храм, где предложено поблагодарить. Православный севен-элевен. Восторг от честных талантов этой коммерческо-клерикальной структуры совершенно перекрывает эмоции от первого плакатика. Всё ведь по-честному, правда? Пробил колесо, чуть не замёрз насмерть и ограбили? – ну ладно, не останавливайся. Не пробил колесо, ехал в тепле и живой? – ну так….зашёл бы, а?

262 км. до Новосибирска

На сравнительно пустынном участке в очередной раз ломается самосвал. Мы идём близко, и я тоже, сквозь грохот собственного двигателя, слышу звонкий лязг чего-то отлетевшего от машины Митмитрича. Мы встаём на обочине. Старший поднимает кабину — эти несколько десятков движений стали уже привычными. Я разворачиваюсь и медленно еду в обратном направлении, ища улетевшую деталь. Как ни странно, я её нахожу. Выясняется, что отлетела одна из опор движка, средняя. Она раскрутилась и развалилась. Здоровенную чашку я подбираю с асфальта и торжественно привожу Дмитричу. Однако ни болтов, ни резинок я не нашёл. Попутно обнаруживается развинтившееся крепление кабины. Там мощные трубы, и наших проволок и изолент для них будет недостаточно. Нам нужен сервис или магазин китайских автозапчастей. Ни того, ни другого не предвидится, — сообщает помрачневший Митмитрич, залезая со вздохом обратно в кабину.

А уже совсем близко к Новосибу, километрах в 90, мы встаём под дождём в бесконечную глухую пробку. Я спрыгиваю на асфальт и иду к ближайшей фуре с рацией.

— Подскажи, чего там впереди, а?

— ДТП. Две фуры, оба убились в лобовую. А вы чего — глухонемые? — любопытствует водитель.

Мы — глухонемые. У нас нет раций и мы не участвуем в дорожных переговорах. Ещё светло и заваливаться спать, вроде бы, рано. Однако пробка стоит совершенно без движения, зарядил ливень, и Дмитрич решает вставать на ночь на первой же стояночке: ужинать и спать.

Стоянки у обочины представляют собой интересный феномен. Почти всю дорогу мы вставали на бесплатных приобочинных площадках. После Красноярска стали редко встречаться стоянки легальные: люди берут в аренду клочок земли, засыпают его гравием, иногда ставят некое подобие будки охранника, а совсем в редких случаях туалет или душ, и берут 100 рублей за ночь. А есть третий вариант. Обычное пыльное пространство у обочины. Встаёшь. К тебе подходит какая-то личность, представляется смотрителем, и предлагает отдать за ночёвку те же 100 рублей. Никаких особых прав собирать деньги у него нету. С такими же шансами эта личность может подойти к тебе ночью на улице. Если не даёшь 100 рублей — как минимум не дадут спать. А могут и подраться. Могут, например, камнем в кабину зарядить — просыпайся, выходи, смотри. Могут колёса спустить или проткнуть, раз ты такой жадный. Проснёшься, а колёса спущены. А колёс у нас, без прицепов, 10 штук, и в каждом по 8 атмосфер. Даже если не ткнут, а просто спустят — поди их накачай. А если порежут? Потеря — от нескольких часов до целого дня. А камень в кабину? — потом рихтовать, заделывать и красить; а камень в стекло? В общем, многие платят по 100 рублей «смотрителю».

На такую стояночку мы и заезжаем. «Смотритель» машет руками, руководя парковкой и ставя нам для удобства берёзовые чурбачки, обозначающие, видимо, наши места. Митмитрич свешивается из кабины, брезгливо оттопыривает нижнюю губу, размышляя, и через минуту даёт мне сигнал трогаться. Мы уезжаем, и встаём обратно в глухую пробку, и тратим ещё два часа, пока не добираемся до места ДТП.

Авария была страшной. Машины уже растащили. Под проливным дождём, под свинцовым небом, мы медленно протискиваемся мимо места трагедии. Бензовоз лоб в лоб столкнулся с «Фрейтлайнером», с Фредом. Оба водителя погибли. Справа лежит обгоревший бензовоз, слева — обломки фуры. Жутко, и тихо, и все сбавляют газ до самого минимума, и даже дизель будто рычит тише, чем обычно. Рождается странное ощущение. Люди уже ушли, погибли, их больше нет. Это случилось часа 3 назад — встречка, один миг, лёд адреналина, кто-то, может, успел «твою мать…» сказать, выворачивая последним усилием руль, жуткий удар, лязг, взрыв, и тишина. И вот водители уже часа три как мертвы, они свой миг встретили. А для кого-то папа или муж ещё в рейсе. Просто не отвечает на мобильный — может, там связь плохая; или он уехал дня на три, на неделю, и его пока вообще не ждут. Этот промежуток между смертью и её оглаской — загадочен. Это всё-равно что видеть плотину с человеческим горем, и она на затворе, и этот затвор ещё не открыт. Он откроется, и горе хлынет, и будут слёзы, и крики, инфаркты, гипертонические кризы. Но пока горе отложено. Плотина ждёт своего часа, а мы едем мимо неё, и нам бы сегодня добраться до Новосиба целыми и невредимыми, и заночевать где-нибудь.

190 от Новосибирска, 450 до Омска

Я потерял счёт. Кажется, это шестой день пути. С самого утра, с сумерек, дождь лупит не переставая. Дорога вся в воде и тягач безбожно водит на торможении и ускорении, если работать педалями неточно. Зато легко ориентироваться: если я вижу отражение впереди идущего самосвала в мокром асфальте, значит подо мной совершенное озеро, и на торможении будет тяжело. Судя по одометру, мы проехали 4800 километров от Благовещенска. Трасса от Новосибирска до Омска в разы загруженней, чем в Амурской, скажем, области. В разы.

За обедом обсуждаем ситуацию. Очевидно, что я не успеваю вернуться в срок и надо просить сменщика. Митмитрич кряхтит, но соглашается провести переговоры с Москвой — у нас, к тому же, нечем ремонтировать самосвал, и сменщик может захватить запчасти. Хорошо бы добраться хоть до Челябинска. Тут, вроде, осталось-то немного…. сколько там было на указателе?…. около тысячи?

— Ты на это не смотри, — огорошивает меня Митмитрич. — Это расстояние по прямой. Через Казахстан. А мы там не поедем. Там два раза границу пересекать надо. Мы после Омска на Тюмень свернём, на Ишим. Потом с Ишима на Курган пойдём. Там сильно больше километров-то, в объезд.

Я не верю своим ушам. Правильно ли я понимаю, что российская федеральная трасса проходит по территории другого государства и мы не можем по ней ехать? Этот дряхлый дорожный позвоночник России ещё и сломан, искривлён странным геополитическим сколиозом? Старшой кивает. От отчаяния мне впервые за всё время дороги хочется закурить. Я бросил курить полтора года тому назад, и, вроде бы, вся связанная с абстиненцией ломка давно уже прошла — а теперь опять хоть на стенку лезь. Для утешения организма я покупаю огромный пакет семечек, с которым и лезу обратно в кабину. Семечки — прекрасный таймкиллер. Пока ты их лущишь и выплёвываешь ошмётки в окно — время идёт плавно, замечательно и незаметно. А через какое-то время ты обнаруживаешь, что их нельзя прекратить есть. Снаружи — сильный ровный дождь. Окно лучше не открывать: сразу заливает. Ты думаешь, глядя на горстку в кулаке: «фаф вот это фыплёвываю и фсё!» И что? Через пять минут опять обнаруживаешь себя жрущим семечки. И опять надо открыть окно и промокнуть. Я же не хотел! Я вообще не отследил — как они попали ко мне в руку. Это наркотик и я не знаю, почему оборот семечек не контролирует ФСКН.

Часами нас сегодня сопровождает чудовищный боковой ветер. Справа, северный. Каждый обгон — как ожидание конца света. У головастика огромная парусность, выходишь на обгон, оказываешься в подветренном мешке, тебя бросает вправо, потом выходишь на чистое пространство из-за фуры — бросает влево. Ветер настолько силён, что всю воду из-под впереди идущей машины сдувает влево, и на обгоне ты ничего не видишь в водяном тумане. И это при том, что никто не отменял ям, дыр, бугров и колейности. Я выкидываю в водяную пыль шелуху последних семечек, мы пролетаем Омск и поворачиваем к Тюмени, и уворачиваемся от ползущих негабаритов, перекрывающих бОльшую часть дороги; а у моста через реку Ишим трасса вновь напоминает, что она желает тебе смерти и превращается в кучу наляпанных друг на друга асфальтовых лепёшек, с сужением до полутора полос, с жирным чёрным грунтом на обочинах, который норовит утянуть твою машину вбок и свалить её с откоса.

Россия — почти труп, если говорить о дорогах. Её артерии узки и местами непроходимы. Летом они забиты тромбами бесконечных ремонтов, сужений, аварий. Зимой сосуды обледеневают, заметаются снегом, застывают наледями. Огромные части страны вообще обходятся без кровоснабжения — и зима, как и 200 лет назад, дарит в качестве дорог русла рек и зимники. Местами федеральные вены проходят прямо посреди жизненно важных органов, городов, нарушая кровообращение в последних.

Мы встаём ночевать за Ишимом. Мышцы совершенно затекли. Поясница отказывается разгибаться. На придорожной стояночке я привычно отхожу подальше. Затерянный уставший эритроцит, одиноко ссущий в кустах под синим ночным небом.

206 км. до Челябинска

Чем ближе к Челябинску — тем оживлённее движение, и тем больше аварий, больше слетевших под откос дальнобоев. Смертность, говорите, на дорогах высокая? — она и будет высокая, когда дороги являются разбитым дерьмом, когда продавлена жуткая колея в старом асфальте, когда даже трезвый и сконцентрированный водитель всё-равно периодически чуть не вылетает на встречку. И пока не будет двух полос в каждую сторону, обочин, пешеходных переходов, отбойника, разметки, катафотов, кафе, стоянок, мотелей, душей и туалетов — смертность так и будет высокой, хоть ты, мать твою, минус 1 промилле поставь в качестве нормы. Я уж не говорю о противоречащих друг другу, в изобилии наляпанных дорожных знаков. «Если дорожные знаки и разметка противоречат друг другу, то руководствуйтесь…» — это вам как? Не главная ли задача государства найти и наказать того, кто это противоречие устроил? «Если дорожные знаки и разметка противоречат друг другу — позвоните нам, мы найдём виновного, казним его, и вы получите 1/10 долю его имущества» — вот как должно бы звучать это правило!

Много машин и много людей; я слегка от них отвык. Мы промахиваем мимо голосующих бурых бичей, мимо ковыляющих бабушек в коричневых юбках и тяжёлых ботах, мимо хищно затаившихся в кустах гаишников с радарами, мимо перевёрнутых, брошенных и уже разворованных фур. А уже совсем на подъезде к Челябинску справа вдруг открывается огромная равнина с картиной невообразимой красоты: километров аж за 20 видно, как холодный воздух гнёт к земле облака. Эта гигантская акварель выглядит как могучий космический корабль с опущенным трапом — так иногда опускается язык холодного воздуха из Арктики, пригибая облако вниз; чёткая лестница в небо. Я машинально кручу ручку настройки — вдруг наткнусь на Stairway To Heaven?… Но оттуда несётся привычное:

«…Кружим, кружим, по району.
Мы ёу кружим по району….
Вот экземпляр, каких в районе нету в принципе,
И типа на таком, но только жёлтом раньше ездил в принципе….»

Я сижу за рулём трёхосника в трениках, майке и кроссовках. Я щёлкая семечки и сплёвываю их в открытое окно. Я слушаю радио «Шансон» и испытываю дикое желание снять майку и переобуться в шлёпанцы, надетые на носок. Мои московские товарищи кажутся мне жалкими неудачниками. У них, видите ли, размышления и рефлексии. А в моей жизни всё просто и понятно. Под ногой — акселератор. Передо мной — прямая, в дырах, дорога. В руках руль, и только от меня зависит — в какую сторону я его поверну.

Челябинск. Эпилог

В Челябинске, проехав ровно 6300 километров за 7 дней, мы встретились со сменщиком Юркой, привезшим полную сумку запчастей. Два часа валяния под грузовиками — и машины были подлатаны, и Митмитрич с Юркой уехали, а я улетел в Москву, так и не завершив толком свой анабазис.

Я потом ездил ещё, чтобы иметь право написать это. В одиночку этой зимой, в тридцатиградусные морозы, я ездил с грузом через Киров и Пермь на Екатеринбург, и мучился на стиральной доске, устроенной вместо дороги под Кунгуром, и застревал на обледенелом объезде между Кыштымом и Карабашем, когда возвращался крюком, через Челябинск, чтобы перевалить через Урал там, где мы должны были перевалить его с Митмитричем на китайском КАМАЗе и головастике. И болтал с водилами в шалманах и на стоянках, и по прибытии в Москву даже наконец залез на известный форум грузоперевозчиков — и волосы дыбом встали от некоторых прочитанных там историй. А потом подумал, что те истории не сильно отличаются от моей благовещенской, и ни одну из них сюда не вставил.

Огромная страна и сегодня лежит в параличе бездорожья. Вместо дорог власть строит себе дворцы.

Мне не хватает семечек.